Сашка

ого чудака. Вроде здесь остановился. У меня сейчас трудные времена глядишь, поможет чем! А вообще-то у меня скоро гастроли, по Сибири. Танцую вот! Он смущенно улыбнулся.

  Господи, одно и то же лицо, тот же голос. Не мудрено, что Палыч так обознался. Чудака ищет . . .

  Это Палыч-то чудак! Зачем ты ему, Сашка? Его любить надо, ощущать всем телом, всей душой, и этот большой самородок тепла и доброты засияет и засветится так, что до боли в горле захочется быть при нем, стать ему дорогим и нужным, чтобы сделать навсегда счастливым. Уходи, Сашка! Я твердо глянул ему в глаза. Уходи! Ты всё сломаешь, и ничего нельзя будет изменить. Для тебя это так, вздор! Ну, деньги нужны или что там. А для меня .

 . . Уйди!Я задохнулся, лицо пошло красными пятнами, в глазах потемнело. У Сашки отпала челюсть: Ты, что? . .

 . С ним? Он секунд десять пялил на меня глаза, и вдруг оглушительно расхохотался: Ну, умора! Вот это сюжетик! Он опять недоверчиво уставился на меня, но, видя мое состояние, посерьезнел: Извини, это я так, сдуру! Ладно, Костик! Пусть так и будет! Бери! Брат все-таки! Да и не я ему нужен. Он для меня слишком хорош! Он вздохнул, подал руку для пожатия, но вдруг что-то дрогнуло в его лице, и он порывисто меня обнял. Прощай! Может, и увидимся ещё!Он ушел, а я столбом стоял посреди холла, глядя ему вслед и не зная, приобрел я сейчас или потерял. Все смешалось .

 . . 7. Палыч. .

 . Я не знаю, сколько пробыл в полной прострации. Голова прояснилась, но на душе было гадко и тревожно. Я нехотя поплелся туда, где оставил Палыча. Большая толпа перегородила аллею, не давая пройти.

  Все глядели в одну сторону, куда-то за низкие кусты, что росли вдоль обеих её сторон. Продравшись сквозь толпу, я пошел дальше, но Палыча нигде не было. Я несколько раз обошел окрестные дорожки, закоулки. Палыч как сквозь землю провалился. Я остановился, растерянно оглядываясь, и теряясь в догадках, куда он мог подеваться и что мне сейчас следует предпринять.

  И вдруг . . . Голову словно зажали в тиски! Нет! Только не это!Я помчался, туда, назад, к толпе, расталкивая отдыхающих и сбивая не успевших отскочить толстых теток. Я рычал и бился, прокладывая себе путь вперед, уже точно зная, что там увижу.

 . . Палыч стоял на коленях перед телом Сашки. В его ладони была Сашкина рука, которую он медленно гладил. Смотрел он куда-то в сторону, его губы шевелились.

  Все вокруг замерли, и в полном безмолвии стал слышен его свистящий шепот: Уже никогда, мой мальчик . . . Появились два санитара с носилками и стали деловито укладывать на них Сашку. Мешала его рука, зажатая в ладонях Палыча.

  С трудом они высвободили её. Палыч как будто очнулся, наклонился, поцеловал Сашку в лоб, встал и поплелся прямо сквозь заросли, не разбирая дороги. Он прошел в метре от меня. Я втянул голову, но это было лишним он и так бы ничего не увидел. Это были глаза сумасшедшего .

 . . 8. Сашка и ПалычБыла кромешная тьма, когда я вполз в его номер. Я не черта не видел.

  Было тихо и страшно, но не от этого я дрожал: где-то там, впереди, билась в агонии искалеченная душа Палыча, которую я боялся доконать. Глаза привыкли к темноте, и я увидел эту глыбу, валяющуюся на ковре. Он лежал на спине, мотал головой из стороны в сторону и мычал мотив какой-то колыбельной. Я полз и полз, подбираясь все ближе, пока не наткнулся на пустую бутылку. Он пьян.

  Может так и лучше. Я тронул его за плечо. Он затих, приоткрыл один глаз, уставился. Его рука медленно ощупала мое лицо. Он глубоко вздохнул: Ну, и как там, в раю, Сашка? Потом замахал руками, как бы отгоняя наваждение, и опять замер.

  Голова болит, Палыч! Мне бы укольчик! Я говорил спокойно, буднично, а он дико таращил на меня глаза. Потом суетливо стал подниматься: Это мы сейчас, быстренько, в один момент! И вдруг с диким криком: Са-а-а-шка-а-а! набросился на меня. Он сжимал мои плечи, руки, то отстраняясь, чтобы удостоверится, что все это наяву, то яростно стискивая в объятиях. Рычание перемешалось с безумным хохотом. Потом вдруг сгреб меня, прижал так, что я еле мог дышать, и забился в рыданиях .

 . . . . .

  Мы лежали на ковре. Уже давно утихли судорожные всхлипы, ровнее стало его дыхание. И только руки все также крепко сжимали, защищая от всех бед мира. И в абсолютной тишине я ясно услышал: Ты у меня есть! И будешь всегда! Тебя мне вернул бог! Я ничего не понимаю, но так, наверное, бывает. Но когда-нибудь, Сашка, ты мне всё-всё расскажешь .

 . . Черта с два! Я твердо знал только одно, что с этого момента Сашка у него останется навсегда.