Плановый осмотр

птал я, задыхаясь от невероятного безумного томления, и присел на кушетку, коснувшись напряженным бедром ее сливочно-белого бедра, окутанного еле заметным золотистым пушком двадцать лет, двадцать нежных пронзительных лет, чистых, как самая первая утренняя роса. Да, доктор Жильбер поэт:Она, смущаясь, подняла на меня глаза, полные млечной синевы, завела руки за голову (мелькнул очаровательный рыжеватый пушок в мраморной раковине подмышек), расплела непослушными робкими пальцами завязки и позволила рубашке соскользнуть с белоснежных плеч, но тут же стыдливым жестом прикрыла грудь и снова отвернула лицо, закрасневшись. -Мадемуазель, укоризненно улыбнувшись, проговорил я, пытаясь попутно восстановить ритм дыхания, не нужно бояться и стесняться, я же врач: я не причиню вам вреда. Врач, да, но мужчина. Интересно, девственна ли моя прекрасная леди? Это мы выясним позже, но держу пари, что к ней еще никто всерьез не прикасался.

  Взяв ее нежно, но твердо за кисти рук, я развел их в стороны, и руки бессильно упали по обе стороны ее распростертого на кушетке тела, словно две белые гибкие лианы, а зарево румянца проступило даже на верхней части ее великолепных, круглых, упругих грудей, увенчанных, как пишут романтически настроенные поэты, бутончиками небольших розовых сосков с аккуратными нежными ореолами видимо, от холода и страха вздыбившихся твердыми бугорками, которые, должно быть, так приятны на ощупь. Мгновение я безмолвно любовался этой прекрасной крепкой белой грудью, мысленно приникая к ней губами и языком, предвкушая радость от прикосновения нежной кожи к моим нетерпеливым ладоням, и медлил, медлил, изнывая от щемящего чувства в паху и сладкого тяжкого нытья под ложечкой. -Не бойтесь, еще раз прошептал я, она откинула голову и закрыла глаза, залившись румянцем; я отвел упавшие на грудь белокурые локоны и положил ладони по обе стороны нежных полушарий, слегка сдавил их кулончик спрятался в ложбинке затем стал ласково прощупывать пальцами, не касаясь сосков, изнемогая от желания, но борясь с ним во имя будущего, еще более восхитительного наслаждения. -Не больно, мадемуазель?-Нет: прошептала она, не размыкая ресниц. Я начал сжимать ее груди теплые и душистые крепче, массировать их, приподнимая снизу вверх, свел их вместе и стиснул в ладонях, заставив нежные и крепкие горошины сосков смотреть вверх, затем ослабил хватку и скользнул выше, накрывая пальцами сладкие соски, сжал их до ноющей томной боли, от которой Аннет испустила прерывистый вздох, но глаз по-прежнему не открыла, что давало мне возможность беспрепятственно любоваться ее лицом, пока мои руки изучали ее грудь со страстностью, никак не присущей настоящему специалисту.

  Попутно, разумеется, я выяснил, что никаких уплотнений нет, что по этой части моя клиенточка здорова, но не спешил выпускать из рук эти белые теплые полушария, поглаживая их, сжимая в ладонях, склонившись так низко, что, должно быть, Аннет почуяла мое горячее дыхание на своей коже. Легкие, почти незаметные прикосновения сменялись более уверенными, жесткими, не причиняющими, однако, никакой боли здесь все было выверено до мелочей. Я сбивчивым шепотом попросил ее закинуть руки за голову, она покорно подчинилась как загипнотизированная, груди приподнялись, а соски, которым я не давал расслабиться, вызывающе уставились в потолок; я накрыл их руками и принялся поглаживать круговыми движениями, чувствуя твердость розовых горошин, упирающихся в соединение линий ума и жизни на моих ладонях, массировать, то сводя вместе эти сочные белоснежные упругие бугорки, то позволяя им распасться и опуститься в мои сложенные