Васька красный

ыркал в лица им, должно быть, смеялся над ними. Он водил компанию с полицейскими, с такими же, как сам он, "вышибалами" и с сыщиками, которых всегда много бывает в публичных домах. Но среди них у него не было друзей, ни одного из своих знакомых он не желал видеть чаще других, ко всем относился одинаково ровно и совершенно безучастно. С ними он пил пиво и говорил о скандалах, каждую ночь случавшихся в околотке. Сам он никуда не ходил из своего дома, если его не звали "по делу", то есть за тем, чтоб выпороть или как там говорилось "постращать" чью-нибудь девицу.

 Дом, в котором он служил, принадлежал к числу заведений средней руки, за вход в него с гостей брали по три рубля, за ночь по пяти. Хозяйка дома, Фекла Ермолаевна, сырая дородная женщина лет под пятьдесят, была глупа, зла, побаивалась Васьки, очень ценила его и платила ему но пятнадцати рублей в месяц при ее столе и квартире маленькой, гробообразной комнате на чердаке. В ее заведении, благодаря Ваське, среди девиц царил самый образцовый порядок; их было одиннадцать, и все они были смирны, как овцы. Находясь в добродушном настроении и разговаривая со знакомым гостем, Фекла Ермолаевна часто хвасталась своими девицами, как хвастаются свиньями или коровами. У меня товарец первый сорг, говорила она, улыбаясь довольно к гордо.

  Девочки все свежие, ядреные самая старшая имеет двадцать шесть лет. Она, положим, девица в разговоре неинтересная, так зато в каком теле! Вы посмотрите, батюшка, дивное диво, а не девица. Ксюшка! Поди сюда. . .

 Ксюшка подходила, уточкой переваливаясь с боку набок, гость "смотрел" ее более или менее тщательно и всегда оставался доволен ее телом. . Это была девушка среднего роста, толстая и такая плотная точно ее молотками выковали. Грудь у нее могучая, высокая, лицо круглое, рот маленький с толстыми ярко-красными губами. Безответные и ничего не выражавшие глаза напоминали о двух бусах на лице куклы, а курносый нос и кудерьки над бровями, довершая ее сходство с куклой, даже у самых невзыскательных гостей отбивали всякую охоту говорить с нею о чем-либо.

  Обыкновенно ей просто говорили: Пойдем!. . И она шла своей тяжелой, качающейся походкой, бессмысленно улыбаясь и поводя глазами справа налево, чему ее научила хозяйка и что называлось "завлекать гостя". Её глаза тау привыкли к этому движению, что она начинала "завлекать гости" прямо с того момента, когда, пышно разодетая, выходила вечером в зал, еще пустой, и так ее глаза двигались из стороны в сторону всё время, пока она была в зале: одна, с подругами или гостем все равно. У нее была еш,ё одна странность: обвив свою длинную косу цвета нового мочала гокруг шеи, она опускала конец, ее на грудь и все время держалась за нее левой рукой, точно петлю носила на шее своей.

 . . Она могла сообщить о себе, что зовут ее Аксинья Калугина, а родом она из Рязанской губернии, что она девица, "согрешила" однажды с "Федькой", родила и приехала в этот город с семейством "акцизного", была у него кормилицей, а потом, когда ребенок умер, ей отказали от места и "наняли" сюда. Вот уже четыре года она живет здесь. .

 . Нравится? спрашивали её. Ничего. Сыта, обута, одета. .

 . Только беспокойно вот. . . И Васька тоже.

 . . дерется всё, чёрт. . .

  Зато весело?! Где? спрашивала она, "завлекая гостя". Здесь-то. . . разве не весело? Ничего!.

 . отвечала она и, поворачивая головой, осматривала зал, точно желая увидеть, где оно тут, ато веселье. Вокруг нее всё было пьяно и шумно и всё от хозяйки и подруг до формы трещин на потолке было знакомо ей. Говорила она густым, басовым голосом, а смеялась лишь тогда, когда ее щекотали, смеялась громко, как здоровый мужик, и вся тряслась от смеха. Самая глупая и здоровая среди своих подруг, она была менее несчастна, чем они, ибо ближе их стояла к животному.

 Разумеется, больше всего скопилось страха пред Васькой и ненависти к нему у девиц того дома, где он был "вышибалой". В пьяном виде девицы: не скрывали этих чувств и громко жаловались гостям на Ваську; но, так как гости приходили к ним не затем, чтоб защищать их, жалобы не имели последствий. В тех же случаях, когда они возвышались до истерического крика и рыдании и Васька слышал их, его огненная голова показывалась в дверях зала и равнодушный, деревянный голос говорил: Эк ты, не дури. . .

  Палач! Изверг! кричала девица. Как ты смеешь уродовать меня? Посмотрите, господин, как ок меня расписал плетью. . . П девица делала попытку сорвать с себя лиф.

 . . Тогда Васька подходил к ней, брал ее за руку и, не изменяя голоса, чти было особенно сграшно, уговаривал ее: Не шуми. . .

  угомонись. Что орешь без толку? Пьяная ты. . . смотри!Почти всегда этого было достаточно, и очень редко Ваське приходилось уводить девицу из зала.

 Никогда никто из девиц не слыхал от Васьки ни одного ласкового слова, хотя /многие из них были его наложницами. Он брал их себе просто: нравилась ему почему-либо та или тга, и он гопорил ей: Я к тебе сегодня почевать приду. . . Затем он ходил к ней некоторое время и переставал ходить, не говоря ей ни слова.

  Ну и чёрт! отэывались о нём девицы. Совсем деревянный какой-то. . . В своем заведении он жил по очереди почти со всеми девицами, жил и с Аксиньей.

  И именно во время своей связи с ней он се однажды жестоко выпорол. Здоровая и ленивая, она очень любила спать и часто засыпала в зале, несмотря на шум, наполнявший его. Сидя где-нибудь в углу, она вдруг переставала "завлекать гостя" своими глупыми глазами, они неподвижно останавливались на каком-нибудь предмете, потом веки медленно опускались и закрывали их и нижняя губа ее отвисала, обнажая крупные белые зубы. Раздавался сладкий храп, вызывая громкий смех подруг и гостей, по смех не будил Аксинью. С ней часто случалось это; хозяйка крепко ругала ее, била но щекам, но побои не спугивали сна: поплачет после них Аксинья и снова спит.

 И вот за дело взялся ВаськаОднажды днем, когда девица заснула, сидя па диване рядом с пьяным гостем, тоже дремавшим, Васька подошел к ней и , молча взяв за руку, новел ее за собой. Неуж-то бить будешь? -спросила его Аксинья. Надо. . .

  сказал Васька. Когда они пришли и кухню, он велел ей раздеться. Ты хоть не больно уж. . .

  попросила его Аксинья. Ну, ну. . . Она осталась и однон рубашке.

  Снимай! скомандовал Васька. Экой ты озорник! вздохнула девушка и спустила с себя рубашку. Васька хлестнул её ремнем по плечам. Иди на двор! Что ты? Чай, теперь зима. .

 . холодно мне будет. . . Ладно! Рразве ты можешь чуистнонать?.

 . Он вытолкнул ее в дверь кухни, провел, подхлестывая ремнем, по сеням и на дворе приказал ей лечь на бугор снега. Вася. . .

  что ты? Ну, ну!И, толкнув ее лицом в снег, он втиснул в него её голову для того, чтобы не было слышно её криков, и долго хлестал ее ремнем, приговаривая: Не дрыхни, не дрыхни, не дрыхни. . . Когда же он отпустил ее, она, дрожащая от холода и боли, сквозь слезы и рыдания сказала ему: Погоди, Васька! Придет твое время. .

 . и ты заплачешь! Есть бог, Васька! Поговори! спокойно сказал он. Заспи-ка в зале еще раз! Я тебя тогда выведу на двор, выпорю и водой обливать буду. . .